Вступив в Кремлевский дворец, Самозванец привел туда с собой много иноземцев, с которыми он не хотел и не мог порвать завязанных в Польше отношений. Около него, вместе с боярами и московскими дворянами, оказались приближенные поляки, вроде его секретаря Бучинского с братом, необходимых ему для ведения сношений с Польшей. Остались в Москве после роспуска польского войска состоявшие при польских «ротах» «капланы» патеры Чиржовский и Лавицкий.

Эти два иезуита были командированы своим духовным начальством к самому Самозванцу, чтобы он не отстал от католической церкви, в лоно которой был принят весной 1604 года. Роспуск польских дружин, сопровождавших Самозванца до Москвы, не заставил всех поляков выехать из Москвы на родину. Часть осталась в Москве и продолжала свою службу царю в качестве охранного отряда.

Весь этот люд, расселившись по Москве, чувствовал себя господами положения и считал Самозванца в долгу перед «товарищами» шляхтичами за их труды и помощь. И, по-видимому, Самозванец разделял их взгляд и баловал поляков. Он попускал им их бесчинства, оставлял безнаказанными обиды, наносимые ими населению, якшался с ними в воинских потехах и пирушках.

Впервые иноземцы явились в Москве не зависимыми, а первенствующими людьми, смотрели на москвичей сверху вниз, считали дорогу в Москву открытой для всякого иноземца. По своему внешнему обличью, по костюму и замашкам сам царь московский являлся для московской толпы иноземцем. Он как бы уничтожал ту вековую преграду, какая была между Русью и Западом в нравах и вере.

Его предшественники, государи XVI века, сближались только с людьми протестантского направления, Самозванец же открыл путь в Москву и католикам, которые для тогдашнего русского сознания были «душепагубными волками». Вероисповедные отличия для Самозванца, вообще, были неважны: он одинаково жаловал и поляков-папистов, и немцев-протестантов. В его дворцовой страже, набранной из иноземцев, были люди разных религий и стран. Кроме поляков, в нее входили и немцы и французы.

Один иностранец (Буссов) оставил нам интересное описание этого сборного отряда. Его составляли три сотни, различавшиеся вооружением и одеждой. Первая сотня — стрелки — ходила в бархате и золоте, содержалась богато и почиталась отборной. Капитаном ее был француз Маржерет, типичный авантюрист той эпохи, служивший Генриху IV во Франции, императору в Германии, королю в Польше и царям Борису и Дмитрию в Москве. Владея не только шпагой и мушкетом, но и пером, он оставил любопытную и умную книгу с описанием московских событий и порядков («Estat de l'Empire de Russie et Grande Duche de Moscovie». Paris. 1607). Другие две сотни телохранителей Самозванца находились под начальством немца Кнутсена и шотландца Вандемана, были вооружены алебардами, одеты нарядно и пестро, содержались сыто и, по отзыву современника, немало гордились и подымали нос. Для того, чтобы иметь всегда под рукой эту вооруженную силу, Самозванец поместил ее во дворах вблизи Кремля, выселив для этого арбатских и пречистенских попов.

Надобно представить себе конкретно созданную Самозванцем обстановку, чтобы понять всю резкость перемены в московской жизни.

Население Москвы переставало чувствовать себя хозяевами своего города. Не только во «дворах» (городских усадьбах), отводимых в Москве обычно для постоя посольств и приезжих иностранцев, но и в обывательских домах, даже церковных, в самом Кремле, кругом дворца и в самом дворце, — всюду москвичи видели поляков, «литву», «немцев» в качестве постоянных жителей, служивших царю Димитрию, или же сидевших на его коште и не стеснявшихся показывать Москве свое господство и «ласку господарскую».

По многим отзывам современников, иноземцы во время Самозванца не сдерживались ничем. Один из поляков, бывших в то время в Москве (Стадницкий), говорит откровенно, что «москвичам сильно надоело распутство поляков, которые стали обращаться с ними, как со своими подданными, нападали на них, ссорились с ними, оскорбляли, били, напившись допьяна, обижали женщин и девушек». Шумные пирушки иноземцев, во время которых тосты сопровождались стрельбой, пугали русское население, и московские торговцы пришли к общему соглашению не продавать иноземцам «зелья» (пороха), когда те искали его в торговых рядах. На этой-то почве и зрело постепенно то настроение Москвы, какое привело ее к жестокому погрому иноземцев, главным образом, поляков и литвы, в мае 1606 г.

Платонов С.Ф. "Москва и Запад 16-17 вв"

В начало

Бареццо Бароцци (Barezzo Barozzi), книгопродавец Венецианский, сам не был в России, но под своим именем издал сочинение, сообщающее весьма подробное известие о восшествии на престол Лжедимитрия и отчетливое поветствование о предшествовавших событиях, и вследствие этого мы не считаем лишним упомянуть о нем.

Заглавие его не большого сочинения есть следующее: Relazione della segnalata, е come miracolosa conquista del Paterno lmperio conseguita dal Serenissimo Giovine Demetrio Gran Duca di Moscovia l'anno 1605 con la sua Coronazione, e con quello che ha fatto dopo che fu coronato l ultinio di Luglio sino a questo giorno. Raccolta da sincerissiini avvisi per Barezzo Barozzi. In Venezia appresso Barezzo Barozzi, 1605. 8°. Firenze appresso il Guiducci, 1606. 8°.

Уже заглавие показывает, в каком духе писано это сочинение. Считают Патера Антония Поссевина главным виновником этого сочинения или, по крайней мере, первой главы, и это можно полагать тем с большею достоверностью, что этот иезуит очень хорошо был знаком с описанными тут происшествиями, и вероятно, со времени своего прежнего посещения России не мало способствовал приведению их в исполнение.

Впрочем, Чампи, кажется, не чужд мысли, что и Андрей Лавицкий принимал деятельное участие в составлении этой книги, потому что в одном месте он именно приводит ее за сочинение этого иезуита.

Аделунг Ф._Критико литературное обозрение путешественников по росссии до 1700 года

В начало

Сочинение английского кондотьера Генри Бреретона "Известия о невзгодах в России" почти не известно исследователям. Ф. Аделунг в своем обозрении иностранных сочинений о России упоминает лишь его название. Из русских историков только Н. И. Костомаров использовал его в своей работе о Смутном времени при описании не известного по другим источникам сражения за Ржев. Его привлекал также шведский историк X. Альмквист при описании военной экспедиции Э. Горна в марте - июне 1610 года.

О самом Бреретоне не известно практически ничего. Самый подробный английский биографический словарь сообщает о нем лишь то, что он является автором сочинения "Известия о нынешних бедствиях России".

По всей вероятности, он принадлежал к низшим или средним слоям английского дворянства, которые в поисках средств к существованию поступали на военную службу к иностранным государям.

Очевидно, он получил неплохое образование. Об этом можно судить уже по тому, что его сочинение насыщено упоминаниями о персонажах античной литературы и истории, с которыми он сравнивает действующих лиц своего повествования. Среди них - Гекуба и Поликсена, Эней и Приам, Иоакаста и Латона, Улисс и Ахтиофель, Марк Антоний и Клеопатра, Гней Помпеи и Лукреция. Он ссылается на Плутарха и цитирует латинские стихотворения и пословицы.

По всей вероятности, Бреретон появился в России со вторым потоком вспомогательного войска, посланного Карлом IX для оказания помощи В. Шуйскому в борьбе с польско-литовскими отрядами и русскими сторонниками самозванца.

Его сочинение - не только рассказ о поездке в экзотическую страну, где происходили самые невероятные происшествия, но и своего рода роман. Его отличительная черта - образность.

Бреретон выводит на историческую сцену людей с их сложными характерами и судьбами (как правило, вымышленными), вкладывает в их уста длинные речи и монологи, составленные по правилам античного ораторского искусства. У него бойкое перо, он склонен к риторике и театрализации описываемых событий. Смуту в России он сравнивает с превращением всей страны в "горестную сцену", на которой актеры играют под аплодисменты "свои кровавые роли".

В начало

Ту (Jacques-Auguste de Thou, 1553-1617) — известный французский историк и государственный деятель, сын Христофора де Ту, первого президента парижского парламента.

Изучив древние языки, он занялся юриспруденцией сначала в Орлеанском университете, затем в Буржском и наконец слушал знаменитого Куяция в Валансе.

Вернувшись в Париж, Ту был свидетелем Варфоломеевской ночи, сделавшей его страстным поборником веротерпимости. По настоянию родных вступил в духовное звание и был сделан каноником парижском соборе Богоматери. С этого времени стал собирать свою знаменитую библиотеку.

В 1573 г. он сопровождал посольство в Италию. Останавливался он по преимуществу в городах с знаменитыми университетами и вступал в сношения с известнейшими профессорами и учеными, уже в то время мечтая написать историю своего времени и подготовляя понемногу материал.

В 1578 г. назначен советником парижского парламента.

В 1581 г. вместе с герцогом Алансонским вел в Бордо переговоры о мире с гугенотами и при этом близко сошелся с Монтэнем.

В 1582 г. умер отец Ту, и он оставил духовное звание, чтобы всецело посвятить себя магистратуре.

Когда Генрих III бежал в 1588 г. из Парижа, Ту последовал за ним и был назначен членом государственного совета. За несколько дней до убийства Гиза Ту был послан королем в Париж, где едва спасся от рук лигистов. Вернувшись в Блуа, он устроил вместе с Дюплесси-Морнэ союз между королем и Генрихом Наваррским и отправился в Германию просить помощи у протестантских князей. Получив известие о смерти Генриха III, Ту тотчас признал королем Генриха IV и усердно помогал ему в войне за корону.

Вместе с Сюлли устроил примирение короля с мятежными принцами и редактировал Нантский эдикт; противился принятию во Франции решений Тридентского собора как нарушающих права галликанской церкви.

После смерти Генриха IV Мария Медичи удалила Сюлли и поручила заведование финансами трем контролерам, в том числе Ту, но в 1611 г. жестоко оскорбила его тем, что не назначила его на должность первого президента парламента. Он удалился от государственной жизни и только незадолго до смерти еще раз оказал услугу двору, устроив примирение его с принцем Конде (1616).

«История своего времени» была для Ту главной задачей жизни. Мыслью о ней задался еще его отец и собрал громадное количество материалов. После многолетних подготовительных трудов Ту в 1581 г. приступил к составлению своего труда. В 1603 г. были готовы 18 первых книг, излагавших события от 1546 по 1560 гг.

Появление в публике различных брошюр и сочинений, выдававшихся за отрывки из труда Ту, заставило его издать готовую часть. Она появилась в 1604 г. под заглавием «J. A. Thuani Historiarum sui temporis pars I».

Сочинение Ту возбудило общий интерес и по распоряжению Генриха IV немедленно было переведено на французский язык. Написанное прекрасным латинским языком, оно является основным источником для истории как религиозных войн во Франции, так и современных им событий в Европе. Особенно ценно оно потому, что Ту пишет о большей части событий как очевидец, отличающийся редким беспристрастием.

Проникнутое веротерпимостью, оно вызвало жестокую ненависть крайних католиков и иезуитов, которые добились внесения его в список запрещенных книг (1609)

2-я часть «Истории» (1560-1572 гг.) вышла в 1606 г., 3-я (1572-1574 гг.) — в 1607 г., 4-я (1574-1584 гг.) — в 1608 г. Ту хотел довести свою «Историю» до смерти Генриха IV, предполагая написать всего 143 книги, но смерть прервала его труд на 1607 г. и на 138-й книге.

Последняя часть его была окончена и издана после его смерти его друзьями Дюпюи и Риго в 1620 г. Кроме того, в ответ на критику иезуита Машо (Ингольшт., 1614) Ту написал в свое оправдание «Thuani commentarius de vita sua» и мемуары, обнимающие период времени с 1553 по 1601 г. и изданные в 1620 г. Другие сочинения Ту: «De re accipitraria» (П., 1584); «Metaphrasis poëtica librorum sacrorum aliquot» (Тур, 1588-1599); «Posteritati» (Амстер., 1618; собрание стихотворений).

Лучшее издание сочинений Ту дали англичане Buckley и Carte (Лонд., 1733). С этого издания сделан французский перевод Дефонтэна и Лебо (Пар., 1734). См. Phil Chasles, «Discours sur la vie et les ouvrages de J. A. de Thou» (П.. 1824); Patin, id. (Пар., 1824); Guérard, id. (П., 1824); Düntzer, «J. A. Thou’s Leben, Schriften und historische Kunst» (Дармштадт, 1837).

В. Бутенко.

В начало

Андрей Лавицкий — польский иезуит. Приехал в Россию в свите Лжедимитрия (капеллан его войска) и вернулся в Варшаву после смерти самозванца.

Андрей Лавицкий провел, можно сказать, всю свою жизнь в Обществе Иисуса. С самых ранних лет он покинул родной город Познань и поступил в виленские иезуитские школы, где и прошел обычный учебный курс. Очень рано, шестнадцати лет от роду, в 1687 году, он поступил в орден. Здесь его ожидала долгая научная подготовка, которая всегда предшествует священству. После реторики он слушал философию и богословие, а потом сам преподавал в низших и средних классах.

В 1604 году, будучи во цвете лет, он находился в Ярославе, в Галиции, на последнем испытании. Лавицкий проходил установленное послушание вместе с Николаем Чижовским, когда оба они были вызваны в Самбор и назначены полковыми священниками при польском отряде войска Димитрия.

Товарищ Лавицкого, Николай Чижовский был ревностный католик. Необыкновенно способный, Чижовский, достигнув восемнадцатилетнего возраста, сделался иезуитом, в 1688 году, и с блестящим успехом завершил круг научных занятий. Твердого характера, он неуклонно стремился к намеченной цели и менее других поддавался увлечениям. Лавицкий был подчинен Чижовскому, как старшему товарищу.

При первом свидании с Дмитрием, состоявшемся в Самборе, около 16-го августа 1604 года, он обворожил не только Лавицкого, но даже Чижовского. Оба они искренно поверили, что Димитрий — истинный сын Ивана Грозного и законный наследник московского престола. Эта мысль проходит через весь дневник, который помечен 4-м декабря 1606 года и посвящен событиям, происшедшим в промежуток времени между августом 1604 года и декабрем 1606 года.

В самом начале следующего 1606 года Лавицкий был послан в Рим с царскими поручениями, в качестве поверенного лица. Это была только предварительная миссия; Димитрий обещал почтить позже папу Павла V торжественным посольством.

Проездом, 31-го января, отец Андрей явился в Краков уж не в виде польского ксендза, а истинного московского попа: в широкой рясе, с бородою, с длинными волосами, с Распятием на груди. Сигузмунд III удостоил его частной аудиенции и много расспрашивал о Димитрии; но сам, по-видимому, не выдал своей тайны. Во всяком случае, Лавицкий остался при своем убеждении о царском происхождении Димитрия, между тем как Сигизмунд, быть может, уже был уверен в его самозванстве. 5-го февраля, в сопровождении отца Крыского, Лавицкий выехал из Кракова и спешно пустился в путь.

Поверенному московского царя был оказан в Риме милостивый и благосклонный прием. Имя Димитрия уже прогремело чуть не по всей Европе. В высшем римском обществе оно было хорошо известно и возбуждало надежду на новый крестовый поход.

Сущность и ход переговоров между папою и Лавицким известны. Лавицкий не стеснялся в выражении своих убеждений; он всех обнадеживал, особенно насчет церковного объединения, и выставлял Димитрия в самом привлекательном свете.

Предприимчивый, смелый поляк, Лавицкий произвел самое благоприятное впечатление на Павла V. Подолгу длились их беседы в Ватикане. Дошло до того, что папа возимел желание удержать Лавицкого в Риме и согласился на его отъезд лишь под условием скорого его возвращения.

Вероятно, в это же время римские товарищи Лавицкого вручили ему предназначенный для Димитрия подарок. Письменного свидетельства об этом не сохранилось, но дошли до нас три огромные фолианта, в красных кожаных переплетах, с позолотою, посвященные московскому царю.

Римский подарок так и не достиг Москвы— он остался у иезуитов в Польше.

Андрею Лавицкому не суждено было возвратиться в Москву. Пока он был в дороге, 27-го мая 1606 года, совершился переворот, в котором Димитрий погиб. Лавицкого задержали в Польше.

Тяжело было ему помириться с действительностью. Он так свыкся с своими мечтами, так был уверен в высшем призвании Димитрия, что слухи о вторичном спасении казались ему правдоподобными. Эти слухи вскоре охватили всю Польшу. Со всех сторон, сперва нунций Рангони, потом его преемник Симонетта получали такого рода известия. Рассказывали, будто Димитрий возвратился в Самбор, скрылся в монастыре бернардинов и там готовится на новые подвиги. Не довольствуясь чужими проверками, Лавицкий самолично отправился в Самбор навести справку и, разумеется, никаких следов Димитрия не нашел. «Несчастная поездка», говорил он потом про нее.

Казалось, всякая надежда рассеялась. Лавицкий горевал в уединении и сокрушался о прошлом. Но вот, в конце октября, является к нему, во Львов, сендомирский военно-служитель, предъявляет адресованное ему письмо воеводши Мнишек и восклицает: «Жив, Отче, жив Димитрий! Вот собственноручное письмо воеводши, с ее печатью — взгляните, и более не сомневайтесь». Действительно, воеводша уверяла, что Димитрий цел и невредим, требовала оставаться ему верным и не скупилась на обещания. Мало того: тот же служитель показал еще два, три письма, полученные от бывших солдат Димитриева войска. Все они клялись, что Димитрий только скрывается, но что он несомненно здравствует, скоро появится и опять пойдет на Москву.

В начале 1607 года Лавицкий еще более утвердился в своих надеждах. Накануне Богоявления, прямо из Ярославля пришел к нему, во Львов, некто Иван Бильчинский. Он служил при особе Димитрии и подчас исполнял письменные работы. Отец Андрей знавал его в Москве и был его духовным пастырем. По словам этого очевидца, окровавленное тело, поруганное на Лобном месте, вовсе не было похоже на Димитрия: лицо без бородавки, с усами; на голове густые волосы. «И не удивительно, ибо Димитрий — говорил он, — действительно спасся».

Вскоре после майского погрома, Бильчинский, неведомо какими путями, добрался до Ярославля. Там бедствовал Сендомирский воевода со своею дочерью. Марина была убеждена в спасении своего супруга. Ночью, 27-го мая, Димитрий вбежал к ней в комнату, крича: «Сердечная моя, мятеж, мятеж! Для тебя опасности нет, а я укроюсь». Так рассказывала сама Марина.

Оставалось только узнать, где укрывался беглец. Эту задачу взял на себя Бильчинский. Марина дала ему письмо к Димитрию и тайные поручения, обнадежила щедрою наградою, и он согласился отправиться на розыски. Чрез шесть недель он уж был во Львове, посетив Москву, где кипела междоусобица; он видался в Путивле с самозванцем Петрушкою. Там же он осмотрел лошадей, служивших для бегства Димитрия, и попутно собрал самые утешительные известия. Петрушка принял его ласково, но отобрал письма, вследствие чего Бильчинский заблагорассудил поспешно бежать. Теперь же он хотел, во что бы то ни стало, отыскать Димитрия. «А как снова вступить без всяких затруднений на Московский престол, этому я его научу», говорил самоуверенный поляк. Такого рода приемы обличали не малую долю хвастливого плутовства, и, кажется, нетрудно было бы это заметить; но Лавицкий настолько увлекался излюбленною мечтою, что не мог заподозрить своего собеседника.

Чем все это кончилось, известно. Спасение Димитрия было чистою выдумкой. Нашелся, однако, самозванец, который выдавал себя за спасенного царя. Наступило для России тяжелое, смутное время. Лавицкому пришлось разувериться в своих предположениях, и он снова обратился к прежней деятельности: частью миссионерствовал в русских областях, подвластных Польше, частью заведывал школами в Люблине и Ярославе.

Между тем, его постоянно тянуло в Москву. Из своего, хотя и краткого, пребывания между русскими, он вынес искреннюю привязанность к ним, упражнялся в русском языке и с обычным пылом восклицал: «Решительно желал бы быть москвичем» Тщетное желание! Но приблизиться к Москве ему, однако, удалось. В 1617 году, поляки предприняли новый поход против России. Войсками начальствовал сын Сигизмунда III королевич Владислав. При нем находились три иезуита в должности полковых священников, и между ними считался и отец Андрей. Об его деятельности в этом походе не имеется никаких сведений, а об остальной жизни имеется очень мало.

По возвращении в Польшу, он был назначен настоятелем в Вар. Там прощался с ним Станислав Жолкевский накануне несчастной Цецорской битвы. Как бы предугадывая будущее, храбрый гетман отдал ему, для дальнейшей передачи, булаву и кольцо. Лютая смерть оправдала предчувствие.

В 1626 году Лавицкий был определен ректором в Ярослав, а три года спустя—духовником в Краков, в тот самый дом св. Варвары, где Димитрий совершил свое отречение и свою первую исповедь. Там Лавицкий и скончался 24-го марта 1631 года.

Отзывы современников о Лавицком вполне для него благоприятны. Выше было упомянуто, как относились к нему Павел V и Клавдий Аквавива. Из всей обстановки его жизни видно, что он пользовался уважением своих начальников. В 1608 году, краковский нунций Симонетта дал ему весьма деликатное поручение к холмскому епископу, а в своей римской депеше выразился о нем, что он добрый и опытный человек. Однако, главной черты его характера, никто не подметил. У Лавицкого преобладал несокрушимый оптимизм со всеми его последствиями. В частности же к этому присоединилась предвзятая мысль о высоком призвании Димитрия и о неминуемом преобразовании русского духовного быта. Под этим углом зрения представлялись Лавицкому все события, в этом свете он их воображал и в этом же смысле старался их истолковывать. Вот почему он был так изумительно легковерен, когда известия совпадали с его надеждами. Упрекать его в обмане или даже в притворстве было бы несправедливо. Его искренность подчас даже выступает наглядно: так, побывав в Самборе , в 1606 году, он заявляет, что следов Димитрия нет. Но едва покажут ему двусмысленное письмо, как только явится Бильчинский, его мысли тотчас же получают другое направление, и его впечатлительность немедленно восторжествует.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

В начало

Знатный и богатый шляхтич Станислав Немоевский родился около 1560 года в Поморском воеводстве, учился вначале дома, затем в Италии. Уже в 1589 году польский король Сигизмунд отправляет Немоевского как своего посла на генеральный прусский сеймик. Видя образованность Немоевского и ощутимые успехи его в дипломатии, Сигизмунд доверяет ему важные поручения и назначает великим коронным подстолим.

В Россию Станислав Немоевский попал с довольно-таки странным заданием от сестры Сигизмунда III Анны, шведской королевны, - продать часть своих драгоценностей московскому царю Дмитрию (Лжедмитрию I), страстному собирателю (ходили такие слухи по Европе) дорогих каменьев и драгоценностей.

В начале марта 1606 года Станислав в сопровождении 16 слуг выехал в Москву с железной королевской шкатулкой, в которой лежали завернутые в пеструю шелковую материю бриллианты, перлы и рубины шведской королевны. Возле Орши Немоевский встретил Марину Мнишек и ее отца Юрия Мнишка, едущих тоже в Москву к Димитрию, и с ними торжественно въехал в столицу.

26 мая 1606 года Станислав передал лично опьяненному славой и богатством Дмитрию заветную шкатулку, и царь благосклонно принял ее, сказав, что посмотрит содержимое еще раз на досуге и даст ответ. Но ответа Немоевскому пришлось ждать два года - в ночь на 27 мая 1606 года (по русскому календарю - 17 мая) Дмитрий был убит. На неоднократные челобитные новому царю Шуйскому с просьбой возвратить драгоценности шведской королевны было или молчание, или отписка: "никакого ответа не получишь, жди времени" (Россия передала ценности польским послам, правда, без железной шкатулки, 25 июля 1608 года после упорных поисков и жестких требований Немоевского).

После смерти Лжедмитрия начались для Немоевского несчастные дни страданий, лишений, бесправия, унижений...

14 августа 1606 года их группу в 130 человек с таким же количеством стрелецкой охраны под начальством старших и младших приставов и двух сотников отправили к месту ссылки - в Ростов. Ехали по Троицкой дороге, останавливались вдали от селений, ночевали под открытым небом.

В Ростове их встретила тюрьма и позорное для них попрание их рыцарской чести, внешними атрибутами которой, несомненно, являлись конь и оружие.

У Немоевского было предостаточно времени, чтобы осмотреть Ростов и понаблюдать за бытом и нравами жителей.

Хотя в городе и находился "после московского патриарха первый среди духовенства" митрополит и высилось 70 церквей, он не заметил прогрессивного влияния русской религии на сознание народа. Видели поляки, как 1-го сентября окольными путями мимо Ростова везли Марину Мнишек в Ярославль. Видеться и говорить с ней им не разрешали, "только влезши на дома, мы издалека махали друг другу шапками, через трубача давши о себе знать".

Никто не смог, да и не хотел объяснить им, что выслали Марину из Москвы из опасения ее возможной связи с Лжедмитрием II, явные успехи которого пугали Шуйского.

По той же причине перебросили от греха подальше на Белоозеро и ростовских пленников, под предлогом иссякшего провианта.

В путевых заметках этих дней у Немоевского появляется не свойственный ему ранее интерес к обороноспособности России и состоянию духа ее воинов. Он описывает города, их укрепления, количество стрельцов, ночные дозоры, сборы на войну, собираемые царем доходы с городов, царские расходы, иностранные поставки пороха и селитры, приемы боя.

8 октября 1607 года узнали о приезде польских послов в Москву. Посольство долгое время держали в Смоленске, потому что царь в это время воевал с Лжедмитрием. 17 октября, как им передали, царь "вернулся от полков ... и пошел на богомолье в Троицкий монастырь. Воротившись оттуда, он даст слушанье вашему послу, которому также приказано тронуться из Смоленска в Москву". Обрадовались, да напрасно: до февраля не было никаких известий.

8 февраля 1608 года дошла весть, что воеводу Юрия Мнишека велено доставить в Москву. Поползли слухи о скором освобождении...

Прошла зима. 27 мая исполнилась двухлетняя годовщина их плена. Наконец 7 июня 1608 года пришел долгожданный указ.

На обратном пути ехали мимо Кирилло-Белозерского монастыря.

В Вологде поляков задержали и отвезли в глушь - Лжедмитрий II осадил Москву и великого князя. Там 10 августа узнали, что подписан с Польшей мир на четыре года без месяца и что 8-го октября все поляки должны быть освобождены.

11 августа снова двинулись в путь. Проехали Ростов. В Переславле их отряд 21 августа отправили не по "столбовому пути", то есть через Троице-Сергиев монастырь.

В конце сентября 1608 года Немоевский со своими товарищами выехал на родину, предварительно письменно заверив царя в том, что ни к какому войску ни он, ни его друзья примыкать не будут.

Вернувшись домой, Станислав Немоевский женился, занял пост осецкого старосты, позже стал членом комиссии по урегулированию пограничных споров Польши с Поморским княжеством. На варшавском сейме 1613 года его избрали комиссаром особой комиссии. До конца дней своих он был на виду и в почете.

Как поступил Немоевский со своими "Записками" - об этом сведений нет. В России "Записки Станислава Немоевского" стали известны лишь в 1907 году. Под редакцией профессора Новороссийского университета А.А. Кочубинского был сделан перевод с польского, основой для которого послужили два списка с рукописи Немоевского, один из них - копия XVIII века. Подлинник утерян.

В начало

Паерле (Георг) — нюренбергский купец, оставил простые, но любопытные записки о пребывании в Москве в смутное время (1606-1608); напечатаны в русском переводе в «Сказаниях современников о Дмитрии Самозванце» (т. II).

«Описание путешествия» Паерле на немецком языке появилось около 1610 г. Замечательны подробности Лжедимитриева похода в Россию (описанного весьма подробно и точно) и сообщения о въезде Марины, свадьбе, пирах и восстании народа (последних он был очевидцем).

Не лишены интереса и его сообщения о политике царя Василия Шуйского.

Паерле считал Лжедимитрия истинным царевичем.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

В начало

Граф Клаудио Рангони —— нунций (постоянный представитель) Папы римского при дворе короля Речи Посполитой Сигизмунде III.

Родился в Модене 26 сентября 1559 года. Сын графа Александра. Высшее образование получил в Болонье.

В 1579 году представлен на соискание докторской степени, и в том же году он поступил на папскую службу в Риме.

В начале 1593 года назначен епископом города Реджио.

В 1599 году Климент VIII назначил его нунцием в Краков. Место было завидное: при польском дворе положение считалось блестящим. На этой должности Рангони не отличался проницательностью и не обнаружил редкие дарования.

Рангони оказал важное влияние на историю России в период Смутного времени (1598-1618 гг.), представив 15 марта 1604 г. самозванца Лжедмитрия I королю Сигизмунду, как наследника русского престола и тем самым поспособствовав и дав повод началу польского вторжения 1604-1612 гг. В дальнейшем способствовал широкому признанию самозванца в Европе.

Широко фигурирует в исторических документах как важный деятель периода Смуты.

Умер 2 сентября 1621.

По материалам Википедии

В начало

В ряду современников Димитрия, оставивших письменные данные, находится Алессандро Чилли. Не раз уже высказывалось сомнение в верности сообщаемых им известий. Ближайшее знакомство совершенно оправдывает скептическое отношение к ним.

Чилли происходил из благородной, но ничем себя не заявившей, Пистойской фамилии. 1566-й год считается приблизительно годом его рождения. Вступив в духовное звание и получив священство, он тем не менее посвятил себя профессии певчего, и в этом качестве состоял при капелле польского короля Сигизмунда III в течение 21-го года, с 1694 по 1616 год.

При скромном положении, ему не претило и другими средствами добывать себе заработок. Потому, когда тосканский канцлер, Велизарий Винти, обратился к нему с просьбой высылать известия из Польши, то он с большим усердием взялся за прибыльное, по его мнению, дело. Было на что надеяться: постоянно стремясь к расширению торговых сношений, Медичи очень дорожили всевозможными сведениями даже из отдаленных стран, а Краков был тогда одним из важнейших европейских центров. Однако, Чилли вскоре убедился, что Флорентийское правительство более склонно получать его письма, чем высылать ему вознаграждение.

Рассчитывая на лучший успех при другом дворе, Чилли предложил свои услуги, в 1612 году, герцогу Урбинскому, Francesco Maria II, обещая ему сообщения о ходе Московской войны и о предприятиях Сигизмунда III. Ответом герцога послужил, кажется, более или менее ценный подарок.

В 1627 году, вернувшись в Пистойю, Чилли приступил к изданию своего сочинения о Польше и Московии, посвященного тосканскому герцогу, Фердинанду II. Литературные труды, по-видимому, не особенно улучшили его денежное положение, и он постоянно мечтает о выгодном приходе.

Еще в 1610 году ему удалось заручиться рекомендательным письмом польской королевы, Констанции, к тосканской державной чете, чтобы получить первый вакантный приход или бенефицию в Пистойской епархии. Точно так же, под старость лет, в 1636 и 1639 годах, он умолял кардинала Барберини назначить его пробстом в Эмполи или каноником в Пистойю.

За отсутствием соответствующих сведений, трудно сказать, каков был исход этих домогательств; не подлежит, однако, сомнению, что имя Чилли не встречается в списках пистойских или эмпольских каноников. Неизвестны также год и обстоятельства его смерти.

В кратких словах Чилли сам себя охарактеризовал, когда, требуя льготы для пересылки своих писем, он писал Велизарию Винти: «Чистосердечно должен признаться, что я — бедный священник и посильно стараюсь выдвинуться, оказывая услуги моим покровителям, и если Ваша Светлость решится поощрить меня в чем-нибудь, то будет иметь случай убедиться в моей душевной искренности».

Заботы о хлебе насущном вероятно отвлекали нашего историка от научных стремлений: всеми признается, что его произведение не имеет никаких литературных достоинств. Как простой певчий, он не имел возможности вращаться в высших кругах общества и сходиться с знаменитыми иностранцами. Легче было проникнуть в нунциатуру, но и там ему не повезло. Он сблизился с аудитором Валерио Арканджели, против которого был впоследствии возбужден процесс в Риме. Нашлись при этом предосудительные письма Чилли, и предполагалось сообщить их Сигизмунду чтобы проучить дерзкаго автора.

Таким образом, подведя итоги, Чилли является перед нами как человек без высшего образования, без личной авторитетности, без обширных светских связей, вовсе не подготовленный для литературных занятий.